Зеликов Иван - Наследники Апокалипсиса
ЗЕЛИКОВ ИВАН
НАСЛЕДНИКИ АПОКАЛИПСИСА
Кто поверил, что Землю сожгли,
Нет, она почернела от горя...
Владимир Высоцкий.
Пролог
Боль, тихая, но настойчивая, больше похожая на зуд от укуса большого муравья терзала его левое плечо, прогоняя остатки сна. Рука автоматически потянулась за спину и нащупала осколок бутылочного стекла, врезавшегося в толстую кожу куртки и терзавшего теперь его собственную.
Откуда появился острый, не обтёртый ветром и песчинками осколок посреди пустыни он понять не мог, как не помнил, могла ли это быть его собственная бутылка. В следующую минуту он вообще ни о чём не способен думать, так как растревоженное непроизвольным движением руки тело отозвалось резкой болью, на этот раз настоящей. Болело, казалось, всё: раздробленная голень и обожжённая кожа лица, избытые в кровь ладони и вывихнутое колено, а так же ещё что-то в правой части живота, что именно, он выяснять совсем не хотел.
Он лежал вытянувшись на спине, не шевелясь, не обращая внимания на дурацкий осколок, который по-прежнему продолжал назойливо впиваться в плечо. Годы жизни в пустыне научили именно так преодолевать приступы боли, физической или душевной, когда под рукой не было никаких химических препаратов или хотя бы крепкой выпивки.
Полная неподвижность, полное равнодушие, полное презрение к своим и чужим страданиям. Тогда есть шанс, что боль отступит, расползётся по телу, затаится до следующего раза, когда забывшийся человек вновь выпустит её на свободу.
По мере того, как становилось легче, мир вокруг наполнялся ощущениями. Солоноватый, слегка пьянящий привкус крови во рту и прогорклый противный осадок в пересохшей глотке.
То нарастающий, то стихающий гул в отказывающейся соображать голове, непонятно, раздающийся ли в ушах или идущий изнутри. Наконец слабый, совсем неживой, впрочем, как и всё вокруг, ветерок, холодящий лицо и чуть притупляющий жжение кожи.
Человек осторожно, рискуя вызвать новую вспышку боли, приподнял правую руку и провёл ей по лицу, размазывая по нему жижу из грязи, свернувшейся крови, гноя и... воды. За ночь выпала роса, недолговечная, как и всё, что попадает в пустыню, но появляющаяся каждое утро, наперекор палящему дневному зною.
Он попытался унять дрожь в пальцах, облизнул губы распухшим языком и приступил к процедуре, которую, как он знал, невозможно осуществить в его положении, но на которую толкал глупый инстинкт жизни, не понимающий очевидных вещей. Плохо повинующаяся левая рука, ничем не могла помочь.
Пользуясь лишь правой, он начал сминать и расправлять куртку, игнорируя глухое сопротивление тела, грозящего вновь разразиться болью. Он прямо чувствовал, как маленькие шарики воды скатываются в образуемые им ложбинки, сливаются вместе, становясь от этого больше, а значит подвижней и неподатливей.
Он продолжал кропотливую работу, ощущая, как приятно намокает кожа в местах прорех куртки, хотя это и стоило ему потери драгоценной влаги. Пальцы деревенели и не слушались, но он неимоверным усилием заставлял их повторять одни и те же движения, отработанные за последнее время до автоматизма. Наконец, между подбородком, воротником и плечом образовалась маленькая лужица грязной воды, воды, которая могла подарить если не продолжение жизни, то хотя бы несколько мгновений блаженства.
Сердце бешено колотилось, казалось от волнения, хотя на самом деле это организм мобилизовал последние жизненные резервы, приближая тем самым конец. Он постарался не дышать, сбить сумасшедший ритм, словно тот мог прорваться сквозь толстый материал куртк
